В прошлой колонке я разбирал, как политические проекты конструируют память. Сейчас я бы хотел рассмотреть соотношение государственной и личной памяти, а также как это все влияет на построение чувства целого у коллектива.
Государство подаёт память об «эпохальных событиях» и глобальных явлениях. Личная память часто носит обыденный характер — она бытовая. Брежнева помнят по наличию или отсутствию еды в холодильнике, чистоте улиц, очереди на квартиры и т. д. Но если рядового человека спросить: чем отличается Брежневская конституция от Сталинской? Скорее всего, ответа он не найдёт. И тут речь даже не о сложном юридическом и политологическом анализе — это вопрос к специалистам. Вряд ли он сможет пояснить даже минимальные отличия. Но вспомнить как он и его ближайшее окружение жили человек без труда сможет: сколько стоил билет на трамвай и в кино, сколько зарплат нужно было для покупки Жигули и т. д.
Я говорю о том, что сложные государственные процессы рядовой человек меряет через призму своего бытового благополучия: убирают мусор во дворе — прекрасно, платят вовремя достойную зарплату — отлично, строят дома и дороги — супер. Но когда мы говорим о политическом участии, важно понимать, что политический проект, как целостная конструкция, не может дотянуться до каждого. Люди принимают идеи интерпретируя, ранее я разбирал как это происходит. Одна из задач общности — унифицировать варианты интерпретации, свести их к доступным, легко воспринимаемым и приводящим к социальному действию.
Контроль за восприятием проявляется в выборе «правильной» модели для выстраивания чувства целого в пределах общности. Плотная связь, в том числе эмоциональная, устанавливается, когда индивид, может ассоциировать себя с кем-то. Не просто сказать «он такой же, как я», а пережить опыт общего (чувство целого) и начать использовать внутреннюю интенцию к дальнейшему развитию и преобразованию себя. А это означает не отнимать у человека право на самостоятельное мышление, признавать сам факт того, что другой может мыслить и делает это независимо от ваших желаний, представлений и требований. В этом вся суть: люди свободно признают, что вокруг такие же люди, как и они сами.
По такой же схеме интерпретации и переживания чувства общего — поддерживаемая коллективом интерпретация памяти символически кодируется и транслируется через аппарат государства, политическую инфраструктуру, публичное пространство и значимых представителей общности. На выходе получается идея, тезис, предмет быта, здание, музыка, картина и т. д. — продукт деятельности коллектива, который, в плане своего смысла прост для восприятия и отсылает к конкретной традиции интерпретации памяти. Здесь уместно обратиться к мысли Харальда Вельцера, который говорит о следующем:
«…всякий раз, когда воспоминание вызывается из памяти, — например, в ходе рассказа— за этим следует новое его запоминание. При таком повторном запоминании,
как указывает невролог Вольф Зингер, запоминается и контекст
последней ситуации вызова из памяти
— то есть изначальное воспоминание обогащается новыми нюансами,
корректируется, фокусируется на тех или иных аспектах, переписывается.
Воспоминание — это всегда событие плюс воспоминание о том,
как его вспоминали, поэтому разговоры о коллективно пережитых
ключевых событиях обладают необычайно сильным воздействием
на индивидуальные воспоминания каждого». (цит.)
Принадлежность к определенной общности (группе) — это процесс понимания, интерпретации, усвоения, и воспроизведения знания. Я его рассматривал в предыдущих колонках. Важную роль играет понятность и функциональная ценность, т.е. — применимость знания: чтобы знание передавалось максимально целостно необходимо совпадение мотивов, понимания применимости и последствий от применения. Изучение вариантов интерпретации знания и памяти, как его составной части, открывает нам путь к рассмотрению идентичности. К чему я вернусь в следующих колонках, пока ограничившись небольшими замечаниями. В той же статье Харальд Вельцер дополняет:
«Обмен историями производится так долго и истории при этом модифицируются
и переоформляются до такой степени, покуда у всех членов сообщества
не окажется примерно одинаковый набор примерно одинаковых историй.
Все эти истории базируются на отдаленно схожих фундаментах личного опыта,
однако в деталях зачастую оказываются ложными воспоминаниями,
созданными коммуникацией, а не собственно опытом.» (цит.)
Не все из нас могут объяснить в чем различия советских конституций, но все узнают советский пылесос и опознают его именно как «советский». Точно также, с большой долей вероятности, приехав из одного постсоветского города в другой (находящиеся в разных странах), в котором ранее никогда не были, вы не потеряетесь.
И исходя из всего вышеизложенного, возникают вполне закономерные вопросы: что мы знаем о себе на самом деле? И как можно представить хотя бы недавнее прошлое? Для кого-то замечательная страна, а для кого-то ад на земле — и там и там одинаково вымышленная страна, и кто может сказать, что было на самом деле? Это риторический вопрос.
Главное не то, что мы потеряли, а то, что сумели сохранить! И кто мы? Если не делаем все, что можем, там, где можем, и не верим в изменения.
Оформление — работа “Отставленные вместе” Маналь аль Доваян (2018; источник).