Существует в европейской философии такой почтенный термин: идея Бесконечного. Как утверждает, основываясь на картезианской традиции, Эмманюэль Левинас, это такая идея, ideatum (актуальное содержание) которой превосходит её самоё; помыслив её, Я сразу же «мыслит о большем, чем думает» [1]. Таким образом, содержание идеи Бесконечного не укладывается в привычные рамки субъект-объектной дихотомии: я не могу его освоить, объять, подчинить собственным смыслам, целям и ценностям. Любым попыткам придать ему форму объекта, пригодного для постижения и овладения, Бесконечное как ideatum оказывает сопротивление — сопротивление, как подчёркивает философ, не силовое, а этическое, апеллирующее к волевой решимости субъекта не переступать определённую грань [2].
Замечу, что в размышлениях Левинаса идея Бесконечного предстаёт исключительно в позитивном своём аспекте. Принципиальная необъективируемость её содержания ассоциируется с «измерением высоты и идеала» [3], нравственная её направленность высвечивается «Ликом Другого», сама же эта идея как таковая отождествляется с Желанием [4]. Правда, это Желание не ведает утоления и сопровождается неизбывной неудовлетворённостью субъекта — но такова уж, согласно Левинасу, его, Желания, подлинная метафизическая суть.
Ну а что, если невозможность объективации вытекает из предельного убожества, предельной никчёмности того, что находится перед нами? Что, если вектор, выталкивающий ideatum, с которым мы имеем дело, за рамки возможного и посильного для нашего мышления, направлен вниз, в смысловую яму? Не означает ли подобное предположение, что на респектабельный статус идеи Бесконечного способно претендовать и Отвращение? Отвращение ведь тоже чувство глубокое и непростое: как Желанию присуща способность избегать утолений и таким путём утверждать собственную аутентичность, так Отвращение, со своей стороны, знает, как всякому известно, свои моменты упоения, свои тайные услады… Итак, идея Бесконечного как смыслообраз Отвращения — не угодно ли?
Должен признать, что на характер этих моих размышлений (не на самоё их возникновение) повлияло запоздалое, к сожалению, знакомство с книгой Юлии Кристевой «Силы ужаса: эссе об отвращении», изданной — о ужас! — ещё в 1980 году. Словно аккомпанируя Левинасу, исследовательница пишет:
«Отвратительное [abject] — не объект [objet], который я называю или воображаю…
<…> От объекта в отвратительном — лишь одно свойство — противостоять Я.
Но объект, в своём противостоянии мне, уравновешивает меня на тонкой нити,
направляющей к смыслу, отождествляет меня с самим собой <…>.
Отвратительное, или объект, наоборот, в своей радикальной
отброшенности, в исключённости своей из числа объектов
<…> тянет меня к обрыву смысла. <…>
Отвратительное — это то, что взрывает самотождественность,
систему, порядок» [5].
Показательно: мы способны, мы в состоянии, хотя и не без определённых усилий, объективировать и, таким образом, признавать, постигать, вводить в пространство обитания нашего Я порою весьма тяжёлые и неприятные для себя вещи, собственные грехи, страдания, потери… А вот объективировать такой, с позволения сказать, ideatum, как чей-то плевок на полу, или кучу органических отходов, или остатки рвоты нам что-то мешает, что-то сущностное, основополагающее — что именно? И мерещится нам, проступает для нас из этой дряни и пакости нечто большее, нежели какой бы то ни было объект, нечто превосходящее саму форму объектности — вот вам и Бесконечное! Не стоит, конечно, полагать, будто вся подобная мерзость нависает над миром наших объективных взаимосвязей и рациональных взаимоотношений — нет, но пропитать его скрытую подоплёку она вполне в состоянии. Так что не вступить бы, не поскользнуться…
К чему это я веду? Помните, у Левинаса суть идеи Бесконечного проявляется в Желании Иного—– неукротимом и неутолимом нашем желании, направленном к другой человеческой личности? Нет, конечно же, я вовсе не хочу сказать, что Другой человек для нас — также и предельное воплощение Отвратительного; даже и в мыслях у меня такого нет. Но смотрите: что такое для нас наш враг? Ответ очевиден: тот, кого мы, в силу несовместимости наших волений, стремимся лишить неприемлемых для себя субъектных качеств и превратить в пассивный объект собственной воли. Парадигмальное воплощение враждебных отношений, война, помимо прочего, представляет собой образец жестокой борьбы за объективацию, за превращение тех, кто нам противостоит, в наших пленников, усмирённых подданных или же попросту в груду мёртвых тел; подобными состязаниями полна, как известно, история человечества. То, чего этой «классической» картине враждебных действий определённо недостаёт, — именно идея Бесконечного: ради полноты ненависти и боевого задора нам непременно нужно быть убеждёнными в том, что враг наш ещё неизмеримо хуже, коварнее, мерзопакостнее, чем мы (т. е. разумные нормальные неиспорченные люди, каковыми мы, несомненно, являемся) способны себе представить. Бесчисленное множество отрицательных ассоциаций, напрашивающихся в этой связи, размывают в конце концов любой сколько-нибудь реальный образ тех, кого мы считаем своими супостатами; единственный «крючок», на который всю эту субстанцию отвращения можно подцепить — позорные прозвища-клейма, к которым прилипает всё. Вы помните эти прозвища? Кто мог бы, казалось, предположить, что в ХХІ веке подобные зловещие самодвижные маски вновь выступят на авансцену сознания, и мы станем свидетелями, а зачастую и прямыми участниками разыгрываемого с их помощью фарсового действа? «Кто не скачет, тот…» — эх, не поскользнуться бы в луже!
… Итак, недостаточно, чтобы ты видел в человеке, стоящем напротив тебя, своего врага. Если ты его, вопреки Христовой заповеди, и не пожалеешь, и не возлюбишь — с врагом, просто врагом, можно, по крайности, попробовать договориться, прийти к согласию на обоюдно приемлемых основаниях. Иное дело, ежели от «образа врага» на тебя повеет чем-то невыразимо мерзким, гадким, рядом с чем находиться ты просто не в состоянии: возможно, и потому, что слишком хорошо ощущаешь начатки всего этого мерзкого и гадкого в глубинах собственного естества. Тогда-то всех ресурсов твоей хвалёной цивилизованности тебе может не хватить ни на что другое, кроме как на обличительный выкрик: «Вот он!..»
Что способов вызвать отвращение к человеку существует сегодня немало, о том, вне сомнения, известно всякому. А вот как это отвращение преодолевать? Честно скажу — не знаю. Знаю, что сам никогда уже не смогу отделить себя от тех, кого гонят и презирают, тех, на кого тычут пальцем, против кого скопом гогочут и скачут. И связь эта, как я ощущаю её — вовсе не благородные узы солидарности и сочувствия страждущим, скорее — повязанность общим стыдом, общей болью. Потому как всё это есть, присутствует и во мне — это позорное, невыразимое… Впрочем, отважусь спросить: может, и такая Бесконечность каким-то неведомым образом приближает человека к Богу?
Примечания:
- Эманюэль Левинас, Ракурсы. В: Э. Левинас. Избранное: Тотальность и Бесконечное. М.; СПб.: Университетская книта, 2000. С. 298.
- Там же, с. 298–299.
- Там же, с. 303.
- Там же, с. 300.
- Юлия Кристева, Силы ужаса: Эссе об отвращении. СПб.: Алетейя, 2003. Сс. 36–39.
Фото: элемент картины “Ночной крадущийся” Здислава Бексиньского (2012; источник).