Светлана Щербак

“I believe there is one story in the world, and only one,
that has inspired and frightened us.
Humans are caught in their lives, in their thoughts,
in their hungers and ambitions,
in their greediness and cruelty,
and in their kindness and generosity too
– in a net of good and evil.”

John Steinbeck, East of Eden.

 

Тема политической цензуры в последнее время все чаще становится предметом обсуждений и споров в различных политических пространствах. Споры бывают порой весьма острыми. И это не удивительно — запреты напрямую затрагивают наши интересы «политических животных».

В этих спорах, как правило, смешиваются в кучу «люди, кони, мечи, секиры, топоры» — то есть разные типы аргументов. Смешиваются таким образом, что логика геополитики и государственного интереса выдает себя за нормативную и в конечном счете подменяет ее собой. Давайте посмотрим, как это происходит.

Геополитическая логика проста и понятна: есть конфликт интересов, есть задача защиты собственной государственности, и задача состоит в том, чтобы полностью элиминировать из публичного пространства «голос врага», критикующего действия власти. И все бы хорошо, если оценивать ситуацию исключительно в терминах геополитического интереса. Но в таком случае, скажем, действия власти — неважно, какой и где — по ограничению деятельности «иностранных агентов» также легко оправдываются этим самым геополитическим интересом и логикой мобилизации против внешнего врага. Голая геополитическая логика хрупка и уязвима, Макиавелли обычно чураются, стремясь подвести под введение политической цензуры нормативное обоснование.

Один из таких способов обоснования — через апелляцию к истинности, которая противопоставляется пропаганде, трактуемой как дезинформация и ложь. В таком случае введение цензуры подается как борьба против дезинформации и пропаганды, с целью обеспечить истинность информации, потребляемой зрителями и читателями. Но тут возникают возражения относительно такого понимания пропаганды и истинности информации в СМИ. Проблема в том, что пропаганда — это не обязательно ложь. Более того, зачастую она основывается на вполне правдивых фактах, которые сами по себе вполне нейтральны. И собственно пропаганда заключается в том, как подаются и трактуются эти факты — в интерпретации. Пропаганда — это попытка воздействовать на общественное мнение, склонить его в свою пользу, продвигая свою точку зрения на события и факты. Таким образом, «пропаганда» отсылает к столкновению интерпретаций, точек зрения, за которыми в конечном счете скрывается столкновение интересов и ценностных установок заинтересованных групп. За исключением случаев неприкрытой фальсификации, которые в наше время достаточно легко дезавуируются, пропаганда и контрпропаганда — самое обычное дело, которым занимаются все СМИ, как это хорошо было показано Оливером Бойд-Барретом. Очевидно, что «пропаганда» всегда будет ложью с точки зрения одной из вовлеченных сторон, но вовсе не обязательно является таковой объективно.

Кроме того, проблема еще и в том, что пространство политического не относится к сфере истинности, являясь сферой осуществления свободы. Свобода сопряжена с риском и ответственностью за принятие решений, и в этом смысле политические суждения являются доксическими. Хорошо, если они компетентны, но истинность не является их главным критерием. Надя Урбинати пишет по этому поводу:

«В целом демократия — это дело свободы, а не истины. …
Демократическая легитимация требует того, чтобы к речи каждого
относились с толерантностью и на равных условиях. Тогда как
демократическая компетентность требует, чтобы речь была
подчинена дисциплинарной власти, отличающие хорошие идеи от плохих».

Парадокс. Из него, однако, следует, что принудительное сужение публичного пространства мнений является искажением норм и принципов демократии, которые приносятся в жертву суждению, принимаемому за истинное, и мнимому общественному единству. За маской демократии смутно проступают очертания авторитаризма, который стремится к слиянию политического суждения и воли, неизбежно выдающей себя за «волю всех». Алексис де Токвиль в «Демократии в Америке» четко обозначил несовместимость политической свободы и цензуры, какими бы соображениями ни обосновывать последнюю. Власть, имеющая полномочия отделять плохую информацию от хорошей, неизбежно станет тиранической, и прецеденты имели место. Как продемонстрировал Юрий Слёзкин, если политический процесс ориентируется на Истину, то все отклоняющиеся от генеральной линии партии неизбежно переходят в категорию заблудших, а упорствующие превращаются во «врагов». Эпистемические аргументы, не дополненные нормативными, опасны для свободы.

Логика нормативности обращается к универсальным правам человека как базовой ценности, с которой должен считаться любой режим. И некоторые политические режимы заявляют о том, что уважение человеческого достоинства, свободы, демократии, равенства, верховенства закона и уважения прав человека, включая права лиц, принадлежащих к меньшинствам, являются тем фундаментом, на котором они покоятся. Такие режимы считаются свободными, либерально-демократическими и в этом смысле образцовыми, компетентными в продвижении и защите демократии во всем мире. Но время от времени возникают ситуации, когда универсальные права заканчиваются там, где речь заходит о политической оппозиции — там, где признавать нарушения базовых прав и ценностей союзниками не особенно интересно, приятно и уместно, поскольку иначе пришлось бы защищать права тех, кто отстаивает альтернативную точку зрения или использует другой язык. “I disapprove of what you say, but I will defend to the death your right to say it” больше не работает, но Вольтер никогда и произносил таких слов. Введение цензуры снова служит интересам сообщества и государства, но только «правильного» сообщества и «какого надо» государства. В логике обоснования в таких случаях нормативные аргументы незаметно смешиваются с макиавеллевскими и … тихонько подменяются последними — универсальные права уходят на второй план, а логика нормативности в конечном счете опять подчиняется партикулярной логике общественных интересов и геополитической логике «противостояния врагу». Эти ситуации опасны тем, что они подрывают уважение и доверие к институтам либеральной демократии как таковым.

Несомненно, верховенство права и требования соблюдения прав человека должны распространяться на всех без исключения – если это действительно всеобщая норма, универсальный принцип. В противном случае нормативная логика партикуляризируется, превращаясь в идеологическое прикрытие интересов одной из сторон в геополитической борьбе. Соответственно, она утрачивает свою значимость, и оказывается прав тот, кто ставит превыше всего «государственные интересы», а мы снова возвращается к тому, с чего начали.

Если же подходить к ситуации с точки зрения системы, ее структурных составляющих, легко увидеть, что и российские антипутинцы, и украинские русские, и американские трамписты оказываются примерно в одинаковой ситуации — в некотором смысле вне системы, по ту сторону «народа», среди «внутренних террористов», «иностранных агентов» и «пятой колонны». В этой конструкции они — Другие. Неужели Карл Шмитт был таки прав в своей политической теологии?

Фото: “Изгнанники” Ширин Нешат (2009; источник).