В недавних обсуждениях на Койне Михаилом Минаковым поднималась тема социальности. Социальность трактовалась как архаическое начало (иерархичность) и противопоставлялась модерности и автономии личности. Но есть и другой взгляд на социальное — феноменологический.
Феноменология интересна главным образом тем, что она дает возможность проанализировать структуру разных типов опыта, от повседневного до религиозного. Путешествие в глубинные слои повседневного опыта обнаруживает там значимого Другого — и общество. Последнее предстает не столько как совокупность структурированных социальных позиций, сколько как совокупность значений, оформляющих наш опыт (мы же помним, что феноменология работает со смыслами, а не с языком). Эти значения передаются ребенку Другими и отражают опыт той группы, к которой эти люди принадлежат. На их основе формируется представление ребенка об окружающем мире, частью которого он сам становится. Таким образом, субъективный опыт отражает групповой опыт и без него невозможен как собственно человеческий (реальные истории «маугли» весьма красноречивы в этом плане).
В своей аналитике Dasein Мартин Хайдеггер показывает, что социальность — совместное бытие, Mitdasein — принадлежит к экзистенциальной структуре бытия-человека-в-мире. Иными словами, социальность является условием возможности Dasein — антропологическим априори. Вместе с тем, Хайдеггер противопоставляет личность и общество: практическая озабоченность повседневным миром скрывает от человека подлинное понимание себя и подлинное понимание бытия, поэтому повседневное бытие с Другими характеризуется ним как «люди», das Man — то есть, как бытие несобственное. Конкретные формы отношений с Другими подпадают у Хайдеггера под общую категорию Fürsorge (забота, попечение), характеризующую фундаментальное отношение к Другому. Обезличенной общности противопоставляется «вслушивающийся в бытие» одинокий Dasein. Однако Holzwege порой уводят далеко в сторону.
Альфред Шюц проводит тщательный и тонкий анализ структур повседневного опыта, убедительно демонстрируя, что условием любой коммуникации есть общность опыта и значений. Обращаясь к Другому, мы неявно предполагаем, что, если мы поменяемся местами, он будет видеть мир примерно так же, как и мы, и что индивидуальными различиями в опыте в большинстве случаев социального взаимодействия можно пренебречь. Эта идеализация называется «тезис взаимности перспектив». Другой изначально типизируется в восприятии, и для решения текущих социальных задач (обучения, работы, совершения покупок и т. д.) этого вполне достаточно — социальная роль заменяет личность. Последняя, с ее индивидуальными чертами и особенностями опыта, начинает проступать при более близком общении — тогда различие становится важным.
Также известен тезис Людивига Витгенштейна о невозможности индивидуального языка. Сол Крипке связывает этот тезис с проблемой следования правилу, указывая, что язык в принципе невозможен вне социального контекста — именно общество генерирует и поддерживает стабильность значений, необходимую для успешного использования языка.
В свою очередь, Пьер Бурдье показывает, что социальность, так сказать, встроена в телесность в виде диспозиций действования — habitus’а, который позволяет агенту спонтанно ориентироваться в социальном пространстве и быстро реагировать на события и ситуации.
Итак, индивид от начала до конца — существо социальное. И хотя Модерн трансформирует формы совместного бытия, меняя сферу политического, формы приватности, матримониальные стратегии и даже сексуальность, он не может отменить социальное. Социальность — это тот фундамент, на котором вырастает автономия модерного субъекта, условие ее возможности. Хотя бы еще и потому, что идеей личностной автономии пронизана вся культура европейского модерна, от политической мысли до музыки.
Конечно, такой подход к социальности не снимает проблему противостояния индивида и общества, а также вопрос об автономии. Но он переводит их в другую плоскость.
Фотография: инсталляция До Хо Су “Пол” (1997-2000; источник).