В этом году, когда с каникулами повезло многим, сложилось с небольшими каникулами и у меня.
Словом canicula римляне называли маленькую собачку, но также и звезду Сириус, которая, как известно, относится к созвездию Большого Пса. В Древнем Риме самый горячий период с 20 июля по 24 августа, когда Сириус восходила и заходила одновременно с Солнцем, именовали «собачьими днями», то есть каникулами.
Для каникулярного чтения я выбрала «Число и сирену» Квентина Мейясу, которую до этого уже пару раз открывала и закрывала. Напомню, что книга вышла на французском в 2011 году, в следующем появился английский перевод, а в 2018 — русский. Она посвящена дешифровке знаменитой поэмы Стефана Малларме «Бросок костей» (в оригинале можно прочесть тут; русский перевод — тут). Забавно, что и Малларме, и Мейясу обращены к другой — Полярной — звезде и созвездиям Большой и Малой Медведицы, то есть к северу — септентриону.
Работа Мейясу крайне увлекательна, и спойлерить ее не входит в мои намерения. Тем более, что, как и Малларме, который заключил пари с кем-то «неясным», будущим читателем, Мейясу, очевидно, тоже решил поиграть с ним, то есть нами. И может показаться, предлагает любому произвести определенную математическую операцию, которая в этом случае будет сродни евхаристии: Мейясу будто приглашает причаститься откровению Малларме.
Я хочу обратить внимание как на книжку, так и на одни момент, связанный с Мейясу. Оценить эту фигуру и ее влияние на современную философию и легко, и трудно. С одной стороны, «После конечности» уже стала вехой в истории этой философии, а с другой, с его обещанным титаническим трудом «Божественное несуществование» та же история, что и с окончанием «Песни льда и огня» Джорджа Мартина. Возможно, это тоже своеобразная попытка сделать свое письмо абсолютно контингентным и бесконечным. Ведь именно это он утверждает о «Броске костей».
Обычно Мейясу пишет кратко, чем и славится славен. Его слово —бойкое и новое, но в тоже время в его речи слышны и средневековая теология, и рационализм, и даже сенсуализм как осадок критики. Впрочем, Мейясу хитер: он против всех (кроме Бадью, наверное), но никому ничего не запрещает. Что ему действительно не по душе, так это лингвистический поворот.
Философия языка лишила язык его былой силы, что обвалило акции самой философии как языкового дела. Мейясу этого не декларирует, а исполняет (perform) — он пытается вернуть силу языку и действительно возвращает ее языку философии. Как Малларме искал способ уберечь поэтический язык от опасностей верлибра — от угрозы, родившейся в утробе самого языка, — так Мейясу вооружается им же против деконструкции.
Что же касается «Числа и сирены», то вся прелесть ее в следующем. До последнего времени в исследовательской литературе преобладало мнение, что жест Малларме (и его репрезентация Капитаном — кости в зажатой над головой руке) ироничный, поэтому и неопределенный. Меяйсу же утверждает, что расшифровал поэму и узнал ее код — «Число, не способное стать другим». Вместе с тем один из самых главных тезисов его работы: это число он нашел случайно, что и отвечает замыслу и ставке Малларме.
Остается вопрос: каким образом теоретик контингентности Мейясу мог случайно декодировать поэму «Бросок костей никогда не отменит случай»? Но ответ нам уже известен: бросок костей не отменяет случай. — Этот водоворот идей подхватил меня еще во время учебы в старшей школе, когда я впервые прочла поэму. И возникшее тогда изумление нашло разрешение лишь сейчас, после прочтения эссе Мейясу.
Фото: фрагмент картины Яна ван Хухтенбурга «Игра в кости на жизнь и смерть» (1680/1720; источник: rijksmuseum.nl).