Теорий государства много. Все они ― продукт политического воображения, особой человеческой способности, объединяющую опыт с мышлением, а фантазии ― с творческой волей. И среди них есть одна, которая основана на опыте, сравнимом с нашим.
Нашим ― то есть опытом тех, кто был рожден в 1970-80ые и видел падение старого и рождение новых государств. Наш поколенческий опыт формировался советскими и антисоветскими практиками позднего Союза, связанными как с представлением предсказанного официальной идеологией будущего, так и с способами индивидуального выживания в детерминированном мире. Затем предсказанное будущее рассыпалось, и революция 1989-1991 годов разрушила каноны воображения двоемыслия и выживания, и открыла возможности для творчества в политической, личной и экономической жизни. Постсоветский человек изобретал «велосипеды» рыночного капитализма, потребительства, богатства, бедности, религиозности, сексуальности, криминальности, при(х)ватизации, предпринимательства, либеральной демократии, системной коррупции, гражданской войны, верховенства права и национальной государственности. А после шока от встречи с изобретенным, этот же человек спрятался в госкапиталзме, клерикализме, этнонационализме, неосоветской остальгии и демодернизированном магическом воображении. Мы знаем, что государства приходят и уходят, а каждая попытка изменить ситуацию к лучшему упорно ведет к худшему. Мы знаем, что можем творить, и знаем, что это творчество редко ведет к реализации задуманного.
Наш опыт родственен опыту, положенному Гоббсом в основание теории государства. Речь идет о подходе, чья оптика позволяет увидеть в государстве «рукотворного земного бога», левиафана.
Томас Гоббс, переживший гражданскую войну, революцию, эмиграцию, возвращение на родину и реставрацию монархии, сумел ограничить влияние фантазма, навеянного левиафаном. Зная цену революционным попыткам и улучшениям государства, Гоббс построил концепцию, согласно которой наша естественная свобода (как совокупность прирожденных прав) ― причина войн и насилия. Положить конец злу естественности смогло особое существо, основанное на нашем отказе от части своего (злого) естества. Левиафан ― это и есть «бог», стерегущий нас от нашего же зла; это гарант нашей жизни, собственности и некоторых остатков свободы, собственно составленный из навсегда отданного кусочков запретного.
Это ― действительно стройная концепция. Ее согласованность ― дань продуктивной силе воображения. Но в основе интеллектуального построения лежит крайне реалистичная и противоречивая интуиция, созвучная чутью нашего поколения.
Разум политических инженеров первого и второго Просвещения, прогрессивных и консервативных революций, империй и деколонизированной мир-системы строил все новые концепции и модели госстроительства. Модели предлагали свободу-равенство-братство, разделение ветвей власти, конституционную демократию, бесклассовое общество, расовую чистоту, историческую справедливость для этноса, тотальное воплощение заветов пророков, верховенство права… Эти модели отчасти воплощались, пока левиафанам это не надоедало, и они сметали воображаемые порядки в очередных катаклизмах.
И только интуиция Гоббса оставалась крайне реалистичной. Впрочем, и она нуждается в поправках. Речь прежде всего идет о многообразии левиафанов. Это – не одно существо, но вид со множеством подвидов.
Народы приходят и уходят, а левиафаны, судя по всему, остаются. Законодательные акты могут давать нормативные предписания, но практики исполнения базовых госфункций остаются неизменными. Так, древнерусская рабовладельческая корпорация, столь точно описанная Алексеем Толочко, породила левиафана, размножившегося на восточно-европейских и североевразийских просторах. Этот подвид живет как государство, владеющее страной, ее человеческими и прочими ресурсами. Верования, языки, собственность подданных, это все – в исключительном ведении нашего левиафана.
Впрочем, есть и другие левиафаны, скромные и глобальные. Они разные. Но все они составляют единый бестиарий.
фото – фрагмент обложки книги Т. Гоббса “Левиафан”