Теория социального конструирования показала, что мы не приходим в «пустой» мир — он изначально дан нам обустроенным и регламентированным. Нас учат говорить, писать, взаимодействовать с другими людьми, становиться частью коллектива. Все, что нам кажется очевидным и само собой разумеющемся, является результатом деятельности людей, существовавших до нас и живущих одновременно с нами. Человек самостоятельно получает лишь малую часть знаний о действительности и своем месте в ней. Но точно также, мы получаем самостоятельно и малую часть памяти: мы помним, как пошли в первый класс, учились писать, знакомились с людьми, но в то же время мы «помним» Александра Македонского, Великую Отечественную войну, Платона и даже жертву Иисуса.
Смысл чего-либо можно определить как совокупность точечных пониманий. Но, как правило, этот процесс происходит одномоментно: мы сразу видим стол, а не прямоугольную доску, стоящую на четырёх брусках. И тот же подход вполне применим к памяти: мы «помним», например, победу во Второй Мировой войне. И хотя она длилась 6 лет, на постсоветском пространстве нечасто память о ней выходит за рамки 9 мая и пару-тройку других значимых для хода войны событий. Вспоминая войну, 6 лет ужаса не проносятся разом у нас перед глазами, мы видим один день радости. Мы помним Знамя Победы над Рейхстагом, но не помним количество часов на руках у солдата. Все, потому что «что и как именно» помнить задано определенным регламентом. Попробуем разобраться как это работает.
Раз мы конструируем представления о реальности и, одновременно, являемся их продуктом, то нет ничего удивительного в том, что во время этого процесса люди конструируют и представления о прошлом, создавая память о событиях, сообществах и отдельных людях. Память — это интерпретация воспоминаний, продукт человеческой деятельности и значит она подлежит регламентации и воспроизведению.
Представления сообщества о себе — это непрерывно поддерживаемая в актуальности конвенция, договор о том, кто мы, какие мы и чего хотим. Эти представления кодируются в символическую форму, для выполнения конкретных и достижимых целей, например, поддержания чувства целого, уточнения границ общности и так далее — так вырабатывается система самообоснования. Для постсоветских авторитарных проектов характерно выработка самообоснования через конструирование традиции. Процесс изобретения традиции описал Эрик Хобсбаум и говорил о следующем:
«Изобретенная традиция» — это совокупность общественных практик ритуального
или символического характера, обычно регулируемых с помощью явно
или неявно признаваемых правил; целью ее является внедрение
определенных ценностей и норм поведения, а средством
достижения цели — повторение. Последнее автоматически
предполагает преемственность во времени»
Так как воспоминаний бесконечное множество, и они совершенно разноплановые, политические проекты задают регламент, что и как именно помнить — они конструируют традицию. И тут важно понимать, речь идёт не о создании вселенной по типу «матрицы», из одноименного фильма. Я говорю о расстановке акцентов в воспоминаниях, которые устанавливаются исходя из текущего положения дел, того, что человек и коллектив может мобилизовать здесь и сейчас: интеллект, доступный опыт, пережитые событий, возраста, доминирующие представления о должном, свою роль в коллективе и т. д. Смысл пережитого в опыте не статичен и меняется, в зависимости от изменений, как самого человека, так и коллектива. По сути, происходит интерпретация и реактуализация воспоминания коллективом, через определенный регламент, в роли которого выступает традиция. Соответственно, в памяти сохраняется только то, что непрерывно поддерживается и укореняется общностью.
Поддерживаемая коллективом интерпретация памяти становится эталонной моделью, которая символически кодируется и транслируется через аппарат государства, политическую инфраструктуру, публичное пространство и значимых представителей общности. На выходе получается идея, тезис, предмет быта, здание, музыка, картина и т. д. — продукт деятельности коллектива, который, в плане своего смысла прост для восприятия и отсылает к конкретной традиции интерпретации памяти.
Соответственно, представления о действительности распространяются, в том числе, через интерпретацию памяти, а конструирование традиции выступает в качестве обрамления, т. е. задает пределы того «что и как именно помнить». Так как мир сегодня, ввиду его объёмов, принципиально не понимаем, конструирование традиции добавляет политическому проекту целостности и понятности, через реактуализацию того, что уже «было». Создается что-то неизменное, незыблемое — фундамент, который «был всегда». А масштабы общности, умозрительно, невероятно увеличивается за счет тех, кто был до тебя. Это, в свою очередь, укрепляет в коллективе чувство целого.
Какие опасности несет подобная работа с памятью? Память — это интерпретация воспоминаний и, соответственно способ реконструирования людьми своего прошлого (тут речь идет не о личном опыте, а именно о сконструированной традиции). Когда мы, например, «вспоминаем» события прошлого, на самом деле, это проекция, образ, который был ухвачен из символических продуктов деятельности коллектива. И далеко не факт, что это «воспоминание» имеет хоть что-то общее с реальным событием. В крайних формах это приводит к тому, что установленная традиция обобщает собой представления о прошлом, часть которых и вовсе могла не существовать.
В былые времена распространение сконструированной традиции конфликтовало с живыми носителями памяти о конкретном событии. Сегодня, современные средства коммуникации и колоссальные объёмы информации, нивелируют живых носителей памяти о событии. Уже не так важно, что было «на самом деле» — событие «происходит» когда о нем написали в масс-медиа и только так, как написали.
Такая перспектива размышлений открывает нам путь к рассмотрению причин стагнации постсоветских авторитарных проектов. С одной стороны, выработав систему самообоснования через реактуализацию памяти, этим проектам удалось утвердить чувство целого для общности и добавить созданным государствам постоянства (в отдельных интерпретациях они существовали чуть ли не всегда). Установления и поддержания чувства целого добиваются, «вспоминая» экзистенциально предельную ситуацию, например, такая роль отведена параду на 9 мая. Таким образом, воспроизводя по циклу старые ситуации и проблемы, и «решая» их, проект делают устойчивым и слаженным, создают видимость решения проблем, системной работы государства и тем самым утверждают легитимность в глазах населения.
С другой стороны, такие политические проекты не создают системных представлений о будущем, их будущее — это прошлое по кругу и выдавание отсутствия выбора за очевидное, с отсылками на то, что «так было всегда» — традицию. Новые проблемы не воспринимаются и, соответственно, не решаются. Создается суверенная власть, которая тратиться на поддержание самой себя текущем состоянии безвременья. Реактуализация памяти, через конструирование традиции, в предложенной визии — это вопрос самосохранения авторитарного политического проекта. Потому вмешательство в смысловую ткань традиции, воспринимается проектом как угроза существованию.
Соответственно, постсоветский авторитаризм, как минимум, будет испытывать трудности при воспроизведении себя из-за того, что их будущее это интерпретация прошлого переизобретаемая по кругу. Новый (актуальный на сейчас) политический проект часто ищет связь с успешными проектами прошлого, тем самым добавляя себе исторической протяженности и, как следствие, легитимности в глазах населения.
Но, какая разница, что 77 лет назад несколько народов совершили величайший подвиг в истории человечества, если сегодня их потомки, живя в мирных странах, не могут отстоять свои права, получить достойную медицинскую помощь или образование? Воспроизведение первого не может заменить второе, не может быть «обезболивающим», но отсутствие прав полностью обесценивает подвиг. Представления об общем прошлом, безусловно, важны для установления общности, но коллектив не нуждается в самообосновании через прошлое, если нацелен в будущее.