Нет, речь не о филантропии, не о сострадании, не о «деятельной любви» к людям. Всё названное, хоть не столь часто встречается в жизни, тем не менее сохраняет для нас осязаемый нравственный смысл. Всякий, даже если сам и не способен на жертвенные поступки, поймёт, что сострадание — дело возвышенное, что помогать тем, кто нуждается в помощи, правильно и хорошо. Но вот жалость — она-то настигает нас именно тогда, когда мы осознаём, что реально ничем помочь не можем, и нам остаётся только горестно вздохнуть… ну и вымолвить про себя: как жаль!
Жалость путает наши планы, ввергает в растерянность, камнем ложится на сердце; в жалости, если она неподдельна, порою чрезвычайно трудно признаться — словно в чём-то постыдном. И потом, жалость ведь действительно унижает человека, разве не так? Зачем же нам такое неправильное, сбивающее с толку чувство? Не лучше ли без излишней жалости просто творить добро, уж если потянуло на добродеяния?
Как представитель страны неправильных чувств, коим себя ощущаю, не могу, однако, не сказать несколько слов в защиту жалости. Да, жалость зачастую смущает нас, не поддаётся разумному объяснению и контролю — поди разбери, когда и отчего разгорится её жалящий огонёк! Но не так ли небрежна к человеческому разумению и вообще любовь? Жалость, если отдаться её в полной мере, обрушивает в душе нашей всё, обращает в прах, как писал Н. А. Бердяев, самоё достоинство человека — но она же открывает перед нами, потрясёнными, некое новое измерение жизнебытия, в котором тоска неотделима от слёз, а слёзы — от всепросветляющей, невесть откуда берущейся радости. «Слёзный аспект мира» — неспроста пометит на будущее эту загадку человеческого духа Михаил Бахтин…
Кому, скажите, не знакомо — нет, не из песен и книг, а по собственному душевному опыту — это мучительно-светлое чувство, когда больше всего на свете хочется, как захотелось однажды Митеньке Карамазову, «сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё… чтоб не было вовсе слёз от сей минуты ни у кого» — и ты же сам об этом и плачешь, и слёзы эти дают тебе нежданную силу жить?
О, слёзы жалости могут, конечно, завести далеко, и не всегда в желанную сторону. Не спорю: неправильное, рисковое это чувство. Но вовсе без жалости — разве лучше? Вслушаемся в слово «безжалостный»: ведь это значит не просто страшный для других, но и сам по себе чего-то лишённый, неполноценный, бездарный…
Говорят: «дар слёз»; не является ли жалость вообще таким даром, позволяющим нам если не помочь другому, то лучше, глубже его понять и соответственно перестроить собственное своё бытие? Положим, дар этот действительно отпущен не каждому. Но участь-то у всех человечья — и каждый человек, уверен, желает в глубине души, чтобы хоть кто-нибудь его пожалел. Не помог даже — авось сами управимся, — а именно пожалел: так же, как каждый желает быть понятым хоть кем-то на этом свете…
И вот, что делать человеку, одарённому жалостью, в нынешнем торопящемся и запуганном мире? Что делать нам с нашими напрасными мыслями — о наших родителях, дедушках и бабушках с их трогательными мечтами, о бедной своей стране, о страдающей земной твари, неумолимом времени, о детях, добрых, смеющихся детях? Пожалел бы всех нас кто-нибудь, что ли…
Любить — значит жалеть.
В оформлении использован элемент рисунка М. Врубеля “Этюд для богоматери с младенцем” (1884; источник).