Главный секрет теологии кино состоит в том, что она возникает лишь там, где исчезает этика. Теология не делает мораль основанием человеческой жизни.
Нравственный посыл «Возницы» Сельмы Лагерлеф очевиден. Путь покаяния Давида Хольма проложен через веру сестры Эдит в возможность исправления грешника. Облачение этой истории в легенду о Вознице, который стоит на службе у Смерти, лишь подчеркивает нравственное основание повести.
У Шестрема не так. Фильм «Возница» раскрывает проблему жизни и смерти, покаяния и воскресения Давида Хольма отнюдь не в категориях добра и зла.
Например, уже сама Лагерлеф объясняет, что причина, по которой Георг стал Возницей, состояла лишь в странной привычке Смерти назначать Возницей человека, умершим последним в уходящем году. Год назад как раз не повезло Георгу. Но Георг и Давид Хольм вели беспутный образ жизни, потому и умерли накануне Нового года.
У Шестрема иначе. Быть Возницей и быть на службе Смерти не есть только проклятие. Возница в фильме метафизичен. Да, он служит Смерти, но Смерть-то служит Богу. Георг как Возница воплощает инородную миру реальность, отражая открытый дуализм теологии кино.
Возница весь календарный год обязан перевозить умерших из мира живых в мир мертвых. Каждый год Возницей становится новый человек. В этом году Возницей служит старый Георг. Жизнь его выкинула на обочину, и он связался с людьми, наподобие Давида Хольма.
Накануне Нового года Георг чувствовал приближение смерти. С каждым днем он становился все мрачнее. Однажды он исчезает навсегда. Следующий раз мы увидим его уже Возницей.
Известно, что Ингмар Бергман считал «Возницу» лучшим фильмом Виктора Шестрема и каждый год его пересматривал.
Как увидеть эту историю глазами Бергмана?
Предполагаю, Бергмана потряс образ Возницы. Возница выглядит как Ангел в образе инока из картины Михаила Нестерова. Хотя вряд ли Давид Хольм вырос из отрока Варфоломея. С другой стороны, возница напоминает Смерть из «Седьмой печати». Но как же далек от Давида Хольма Антониус Блок.
Еще один образ, потом неоднократно повторяющийся у Бергмана, это образ сестры Эдит. Бергман, вероятно, был поражен как Шестрем смог вытащить из повести Сельмы Лагерлеф такой метафизический план.
Мы стоим в комнате умирающей Эдит. Кроме нас здесь только ее мать и лучшая подруга. Эдит лежит в полузабытьи, иногда спит. Но временами она вскакивает и кричит: позовите Давида Хольма!
Образ сестры Эдит заложен в Агнес из «Шепотов и криков» и Эстер из «Молчания». Но не один только Бергман смог рассмотреть силу образа сестры Эдит. Ингер Борген из «Слова» Карла Теодора Дрейера и даже Мушетта из фильма «Под солнцем Сатаны» Мориса Пиала тоже ведут свою родословную от сестры Эдит.
Что всех их объединяет? Мартиролог женских образов раскрыт через болезнь и смерть главной героини. Так у Бергмана. У Дрейера и Пиала этот женский образ еще и воскресает.
Шестрем следует за Лагерлеф, поэтому сестра Эдит обречена умереть. Вопрос ее воскресения Шестрем тактично оставит за кадром. В том же направлении, вероятно, размышляла и Лагерлеф.
Зато воскреснет Давид Хольм, опытный веселый грешник, пришедший к покаянию вопреки своему желанию. Возница показывает призраку Давида Хольма все то, что его глаза прежде не видели. Все истерзанные и измученные им люди предстали перед умершим Давидом Хольмом.
Думаю, образ Давида Хольма Ингмара Бергмана сильно раздражал. Виктор Шестрем бережно перенес образ этого раскаявшегося грешника из повести в фильм, не разрушая теологической системы Сельмы Лагерлеф. Хотя, переходя из повести в фильм, Давид Хольм попадает не в этический контекст, а в теологию кино.
Уверен, Бергман долго не мог смириться с образом грубого простака внутри рафинированной теологии. Пройдет время, и Бергман Шестрему отомстит. Старому Давиду Хольму нужно будет пройти обратный пусть от жизни к смерти.
Забавно, как Бергман в «Земляничной поляне» атакует Стриндбергом мир Лагерлеф, представленный в «Вознице» Шестрема. Но уже сам Шестрем не только защищает теологию Лагерлеф, но и вносит в нее существенные изменения.
Смерть, Возница, сестра Эдит — уже не просто фон для акта покаяния Давида Хольма. Он воскресает, поскольку впервые увидел свою жизнь со стороны. Он — животное, по странному стечению обстоятельств, прорвавшееся в мир метафизики.
Сестра Эдит и Возница, верные медиумы любви и смерти, прядут метафизическую нить, обволакивающую Давида Хольма. Вопреки сопротивлению последнего чудо воскресения происходит. Давид Хольм уходит из мира мертвых и снова попадает в мир живых.
Новая жизнь Лазаря совсем не итог его нравственного становления, а результат крика, раздавшегося в комнате умирающей Эдит: позовите Давида Хольма! Так возникла шведская теология кино.
В оформлении использован элемент афиши фильма (1921; источник).