Советская песня, исполненная задушевным голосом Марка Бернеса, дала, вроде бы, ясный и недвусмысленный ответ на первый вопрос: Родина начинается вместе с человеком, приходит к нему через первые позитивные запечатления и остается с ним навсегда, как неотъемлемая часть его идентичности.
Разве это не универсальная трактовка, пусть она и артикулирована в золотой век СССР, например, в контексте фильма «Щит и меч» (1968)? Аргументом в пользу универсальности служит, к примеру, американский сериал «Родина» (Homeland) 2011-2020 годов выпуска. Это фильмы из различных, даже враждебных друг другу идеологических систем, но разве разнится в них смысл понятия «Родина»? Разве он не задан раз и навсегда, разве не является обязательным атрибутом идентичности?
Однако обращаясь к эпохе революционной, к переломным 1917-1920 годам, начинаешь сомневаться. По разные стороны баррикад к представлению о Родине обращались не в равной степени.
Чаще и четче к ней апеллировали участники Белого движения. Может быть, потому что костяком этого движения было офицерство, для которого образ Родины стал особо значим на протяжении пройденной ими Первой мировой? Однако и большевики, и национальные движения, опирались на военные кадры с плюс-минус тем же опытом. При этом, например, Український рух 1917-1920 годов не апеллировал к образу Родины так часто, как Белое движение. В ходу все больше были апелляции к нации и народу (в чем немалая заслуга эсэров как деятельной силы Украинской революции).
Образ Отечества, лозунг Родины — слишком был он консервативен для революционеров, будь то революционеры марксистской закваски или деятели национальных партий. Ведь чувство Родины предполагает решимость сохранить ее в целостности, то есть содержал охранительные интенции. Революционеров же описывает библейская идиома «настоящего града не имеющие, грядущего взыскующие». Их не устраивает Родина как она есть, ведь не зря они намерились ее преобразить.
Так что Родина не для всех является ультимативной значимой данностью. Она тем более важна, чем больше согласия с существующим порядком вещей. По сути, чувство Родины — это фактор стабильности страны, гарантия привязанности ее граждан к ней в том виде, какова она есть.
Возвращаясь же к судьбам участников Белого движения, нельзя не вспомнить о том трагическом чувстве утраты Родины, которое пережили многие из них. И не в эмиграции, а значительно раньше — когда обнаружили, что прежней Родины, их Родины больше нет. Для кого-то был шок, что Россия больше не православная страна. Для кого-то было трагично ощущение всевластия «черни». В революции они потеряли свою Родину. Территория с карты никуда не делась, океаном землю не смыло. Но, если шок от перемен чересчур силен, уходит чувство причастности к Родине, ответственности за нее.
Украина привыкла гордиться своими революциями и включает режим революционных изменений по разным поводам. Но ведь революция, как правило, — разрыв принципа солидарности, принуждение одной части общества к повестке, актуальной для другой его части. Об издержках типа потери чувства Родины в такие моменты мало кто думает.
Возможна ли такая повестка, которая объединит общество для прорыва к будущему, и не разъединит его? В 2014-2015 годах казалось — да, возможна. Если чувство Родины по-прежнему мыслится как объединяющая ценность, нам предстоит вернуться к этой повестке. Иначе экономическая эмиграция неизбежно дополнится политической. Даже если последняя будет «всего лишь» эмиграцией внутренней.
Фото: «Киевский глобус» (М. Минаков, Photosophy, 2017).