Наталья Давыдова


Несмотря на то, что когда-то суперпопулярный Comedy Club еще набирает большое количество просмотров на ютубе, оно уже считается зрелищем скорее «для бумеров» (так же, как и другие шоу начала 2000-х гг.). Зумеры и поздние миллениалы часто предпочитают ему стендап.

Стоит отметить, что комедийное шоу и стендап имеют ряд различий. Первое, что бросается в глаза, это позиция: стендапер чаще всего не шутит сверху вниз. Он не стоит над аудиторией и, как правило, не пытается возвыситься за счет оскорбления, особенно уязвимых групп. Над чем шутили шоумены? Над гомосексуалами, женщинами, звездами с ярким имиджем и т.д. Над чем шутят современные стендаперы? Над психологическими, сексуальными, материальными, политическими проблемами. Что мы узнавали о личности шоумена? Богатый, успешный цисгендерный мужчина. Что мы узнаем о личности стендапера? О его проблемах, болезнях и часто даже о том, что предпочли бы не знать. Что мы узнавали о мире? От шоумена –  мир – понятен, о чем свидетельствовали стереотипы как основное художественное средство. От стендапера – ты многого не знаешь о мире, лови метафору, которая тебя заставит удивиться. Аудитория шоумена? Успешные, цисгендерные, «нормальные» люди. Аудитория стендапера? Люди с проблемами. О ком шутит шоумен? О других (тех, кто ниже выступающего и аудитории). О ком шутит стендапер? О себе. О чем боится острить шоумен? О власть имущих (а, если и пытается, то выходит пошлый сервильный юмор). О чем боится шутить стендапер? Об уязвимых группах, если он к ним не принадлежит.

Самоиронию, готовность шутить над собой сегодня можно проследить почти во всех жанрах. В то время, когда становится все труднее выделиться в социальных сетях, кажется, что самое простое, чем можно выделиться, это жертва – некое обнажение, которое автор предъявляет аудитории. Сложно найти популярного блогера без этого.

Первым фактором, который повлиял на переход от юмора из места Господина к юмору обычного «маленького человека», является культурный поворот, который называется «новая искренность».

«Новую искренность» во второй половине девяностых годов провозгласил Д. Ф. Уоллес, сказав, что ирония этому миру не нужна, а нужно возрождение общечеловеческих ценностей, таких как любовь, дружба, верность, сострадание. Новая искренность показала, что быть обычным человеком и даже человеком ранимым и сентиментальным – это не стыдно.

Второй момент, по моему мнению, повлиявший на юмор, это политкорректность. Возникает два законных вопроса: как в нашей стране, где сложно найти того, кто эти идеи поддерживает, она может влиять? Второй вопрос: как нечто может так повлиять на юмор, что делает его pas comme il faut, ведь невозможно человека заставить смеяться против своей воли и запретить смеяться, если смешно.

Начнем со второго вопроса. Лакан считал, что для остроты необходим Другой, который ратифицирует ее, впишет ее в код как шутку. Соответственно, автор шутки всегда соотносит произносимое с этим Другим, с этим кодом. Лакан резюмирует, что удовольствие от шутки получается в результате того, что слово вырывается из Воображаемого в Символическое, апеллирует к некой Истине. Например, в шутке Адама Хесса —

«Я хотел приготовить на завтрак яйца пашот, но потом вспомнил,
что у меня сломалась камера на телефоне,
поэтому тупо приготовил яичницу»

— мы смеемся не только над тем, что человек без сториз поесть не может, а также потому, что социальные сети играют несоразмерно большую роль в нашей жизни.

Так кем может быть этот Другой, эта Истина, и носителем какого кода, кроме кода политкорректности, в основе которой лежала идея о том, что бить слабого на потеху сильного, недостойно? Причем я предполагаю, что в слабости проникновения этой идеи и содержится успех. Если бы политкорректность была давлеющей, то можно было бы направить агрессию юмора на нее. Но она сама стала тем слабым, которого бить pas comme il faut.


Фото: граффити “Напалм” Бэнкси (1994; источник).