Наталья Давыдова


Вы замечали, что в каждой истории несправедливого насилия всегда появляется как бы «второе мнение», которое дискредитирует жертву? Например, «тут все не так однозначно», убитая или изнасилованная — «из плохой семьи», или «зачем он пошел на этот митинг», или «мальчика подвергали буллингу в школе». Можно начать обвинять таких людей в отсутствии эмпатии, бесчувственности и потерять возможность изучить закономерность, потому что повторяемость modus operandi может быть проявлением клинической картины.

Если люди в историях, дискредитирующих жертву, ищут признаки отличные от себя («провоцирующее» поведение, «плохую» семью, «откровенную» одежду и др.), значит, ищутся такие характеристики, которые отличают «меня» от «него», соответственно делается все, чтобы не произошло идентификации с жертвой. Если же идентификации с жертвой нет, а сильный аффект присутствует, значит происходит попытка посмотреть на ситуацию с точки зрения агрессора, идентифицироваться с ним. Мы знаем, что такое «стокгольмский синдром», но в данном случае автором такого мнения в заложники не захватывали, откуда же берется такая идентификация?

Явление идентификации с агрессором было описано задолго до события в Стокгольме у Зигмунда Фрейда, Анны Фрейд и Шандора Ференци. Впервые этот механизм был описан создателем психоанализа в контексте превращения субъекта в то, что его пугает, в прошлом буквального интроецирования в форме уничтожения и съедения врага, чтобы вобрать в себя всю его силу. Шандор Ференци в 1932 г. подробно описывает механизм идентификации с агрессором у детей, по отношению к которым совершается насилие. Ференци пишет, что в том возрасте, когда ребенок слаб и не способен оказать сопротивление, с помощью идентификации агрессор устраняется как часть внешней реальности и становится внутрипсихическим, что позволяет удерживать контроль над травматической ситуацией.

Анна Фрейд описывает идентификацию с пугающим у детей. Например, девочка, которая боялась пройти через комнату с привидениями, нашла выход — она «стала привидением», подражая им жестами. Анна Фрейд пишет об играх и ритуалах, в которых притворство пугающим объектом превращает тревогу в чувство безопасности.

Идентификацию с агрессором, как одно из проявлений защиты — интроекции, относят к примитивным защитам, то есть к таким, которые являются врожденными адаптивными механизмами. В каждом из нас действует такая защита, но параллельно с ними — примитивными и незрелыми — у зрелой личности должны выработаться и зрелые, высшие защиты (рационализация, сублимация, вытеснение и др.).

То есть, для идентификации с агрессором не требуется того, чтобы взрослый человек был захвачен в заложники, требуется лишь пугающая ситуация и психический регресс (чтобы на первый план вышла незрелая защита). О причинах психического регресса такого масштаба можно только делать предположения: носит ли он характер индивидуальный, ситуативный или коллективный, каждому пункту можно найти объяснения? Например, авторы «второго мнения» подвергались насилию в детстве и такая защита — обычный адаптивный механизм преодоления сильной тревоги. В пользу ситуативного психического регресса можно предположить, что некая ситуация настолько напугала человека, что произошел психический регресс и ему пришлось прибегнуть к примитивной интроекции.

В пользу коллективного можно привести факт нашего отношения к старости, смерти, тяжелым болезням, инвалидности, нищете. Рефлексия этих явлений сопровождается таким парализующим страхом, что большинство из нас по-детски закрывает глаза и блокирует это (чем, конечно, не улучшает ситуацию). Такой страх кастрации приводит нас к тому, что мы стараемся от кастрированных людей себя отделить, максимально избегать соприкосновения с ними (о некоторых, правда, вспоминают перед выборами). Это похоже на негативную контагиозную магию: не прикасайся, избегай и ты сможешь избежать беды. Причем такое общее поведение в отношении людей бедных, старых или тяжело больных, подтверждает наши страхи и убеждает в том, что это именно так страшно, как мы об этом думаем. Можно здесь возразить, что это вытеснение, но магический характер подтверждает популярное даже у разумных взрослых людей убеждение, что не стоит общаться с «негативными» людьми, чтобы они своим «негативом» нас не заразили.

Таким образом, я прихожу к двум выводам. Первое: в нашем обществе явственно присутствуют незрелая защита и магическое мышление, что свидетельствует о коллективном психическом регрессе. Второй: люди с мнением «не все так однозначно» не лишены чувств, у них сопровождающего аффекта возникает слишком много — настолько много, что они не могут зрело оценить ситуацию.


Картина — “Вектор 25448” Жана-Мишеля Баския (1987; источник).