В проблемных ситуациях, когда для решения нет ни знаний, ни опыта, ни ориентиров, наиболее ярко проявляется то неочевидное, чем является человек и человечество. В этих ситуациях проявляется человеческое творческое начало, воля к жизни и слабость перед соблазном надежды.
В дни коронавирусного карантина это черты проявились в историях, которые рассказывают человечеству мыслители нашего времени. Будучи, по всей видимости, последним из многих некогда существовавших человечеств, эти истории придают нам эволюционных сил для преодоления очередного экзистенциального вызова и для продления (хотя бы отчасти) разумной жизни на планете.
Эти истории, как мне кажется, укладываются в древний жанр «Гексамерона» — книги о шести днях Творения, о создании целого Мира из Ничто. Это же переживание Ничто — пустоты, показавшей себя современному потребителю и структурам его контроля — подтолкнуло современных мыслителей к поиску новой надежды для старого человечества.
Надежда — это волевой жизнеутверждающий порыв, у которого нет никакого основания и, в силу этого, являющегося причиной самого себя. А производство надежды идет по шести дням ее творения из сырья Ничто.
Первую историю рассказывает давно ушедший — и неизменно соприсутсвующий — Тони Джадт. Его история о Чуме дает первотолчок уверенности в том, что она имеет смысл. Ничто, заявляющая о себе в эпидемии, подрывает «комфорт привычного мира» и принуждает нас быть людьми: творить «невероятное из простого приличия», без причин и оснований. (Да, ему эхом вторит: «Когда б вы знали, из какого сора…») Так, про первый день творения Света надежды рассказано нам ушедшим в Ничто.
Историю о Тверди рассказывает Юрген Хабермас, который вот уже девяносто лет изучает ее (и нас). Его рассказ посвящен тому, что нынешняя пандемия заставила людей поднять глаза от своих местечковых проблем к общечеловеческому небу. И испытать трепет от того, насколько мы «экзистенциально беззащитны» перед тем, что находится за этой Твердью. (И снова эхо: «Чудес не бывает! Вся жизнь – испытание.»)
Рассказ о великой бифуркации и древе Жизни, ее отменяющей, рассказывает Бруно Латур. Продолжая повествование о возможности смысла и трепете перед его уязвимостью, он указывает, что наш мир распадется на части не из-за вируса, но другого патогена: «патоген, чья страшная вирулентность изменила условия жизни всех жителей планеты, — это не вирус, но сам человек». Человек поделил мир на тех, кто правит, губя, и тех, кто гибнет, подчиняясь. Впрочем, Великий Пост всемирного карантина — это еще и время для размышлений, которые могут восстановить жизнеутверждающее начало человеческой цивилизации.
Об источнике света во тьме повествует Джорджо Агамбен. Изучая тьму государства, философ не раз указывал на его чудовищность. Эпидемия дарит чудовищу шанс вновь обнажить человека, лишив его брони прав и свобод. И этим шансом Левиафан уже воспользовался. Мы ему с легкостью подчинились, изолировав себя, отказавшись от «дружбы, любви и даже религиозных и политических убеждений». Но во тьму подчинения свет проникает именно в надеждой: «не исключено, что со временем люди начнут задаваться вопросом, правильно ли они жили».
О возможности проникновении жизни в выси и глубины даже после эпидемии рассказывает Панайотис Сотирис. Он принимает эстафету света и надежды от Латура и Агамбена, придавая ей черты узнаваемого нового проекта коллективной жизни. Сотирис верит, что живущие ныне могут совершить своего рода бросок айкидо: использовать силу Левиафана и перейти от карантинной «приостановки социальной активности к сознательному ее преобразованию». Урок нынешней беды должен и может быть выучен, чтобы создать такую «коллективную практику, которая реально помогает здоровью населения, …без параллельного расширения форм принуждения и наблюдения». Новая система здравоохранения превращается в идею пересборки и политической, и социально-экономической систем. Биополитика из фашистского инструментария патриотов может стать политикой жизнетворчества?
О разумности и гласности надежды, отшлифованной в шестой день, как и должно, рассказывают мужчина и женщина. Ален Финкелькраут, анализируя поведение народов в дни пандемии, свидетельствует, что базовые структуры солидарности мужчин и женщин, стариков и молодежи, живут и крепнут в наши дни. Забота о ближнем и дальнем оказались сильнее экономической целерациональности и бухгалтерского расчёта. А это значит: «мы остались цивилизацией»! А Ольга Токарчук суммирует эту надежду: «На наших глазах цивилизационная парадигма — мы венец творения, мы можем все, мир принадлежит нам, — сформировавшая нас за последние двести лет, исчезает как дым. Наступают новые времена.»
То ли моя читательская оптика сбита, то ли актуальное мышление действительно поражено надеждой. Событие эпидемии искушает тем, что оно — возможность желанного или ужасного Изменения.
Я (как и любой другой читатель этого Шестоднева) нахожусь не только на карантине, но и в позиции седьмого дня Творения. Отсюда эта надежда мне кажется беспочвенной. Сколько уже было эпидемий. Как верно утверждал Камю, чума постоянно «будит своих крыс и отправляет их умирать в какой-нибудь благоустроенный город». И после каждого коллективного выздоровления, мы празднуем, устанавливаем благодарственную колонну, отстраиваем свой город и холим своего Левиафана. Без выученных уроков. Забывшие умерших. Продолжающие тянуть жизнь в зазоре между мечтой об Изменении и реальностью подчинения.
В оформлении использована фотография “Чумной колонны” в Вене (обработка М. Минакова).