Свобода — это оспариваемое понятие, обозначающее способность человека действовать по собственной воле без внешних ограничений, и социальная практика поддержки такой способности и мотивации к ней.
Статус оспариваемого понятия свобода получила из-за того, что за ней всегда движется ее тень — тень сомнения: свободна ли воля индивида? Нет ли внешних условий, которые создают причины для выбора, детерминируют его? Есть ли свобода выбора, если индивид — это лишь поле борьбы Супер-Эго и Бессознательного? Или случайный психологический акт, в котором принимают участие сознательные и бессознательные индивидуальные и коллективные инстанции? Или этот акт обусловлен социально-экономическим положением, классовым сознанием, этнической идентичностью, исторической эпохой, культурной традицией и другими инстанциями, которые вынуждают индивида принимать решение, далекое от его/ее «подлинного интереса»? Сомнения порождает и то, может ли социальная практика поддерживать свободу выбора, а не ограничивать и обуславливать ее?
Но статус оспариваемого понятия — это не только сомнение, ведущее к импотенции мышления и действия. Проблематизированное понятие — это и призыв к решимости решить проблему, к новой аргументации и к экспериментированию с собственной жизнью, волей и свободой. Быть человеком — значит изначально быть в неопределенности, в проблемной ситуации. Существование человека — постоянный выбор в состоянии, когда нет иного обоснования или системы координат, кроме тех, что мы задаем сами себе. Это касается и субъективного, и интерсубъективного, и социального измерений. В разных судьбах — личных и коллективных — свобода переизобретается и переопределяется, на словах и в поступках.
Одним из важнейших измерений переизобретения свободы является политическое и идеологическое творчество. Политические сообщества существуют в постоянном творческом процессе определения свободы и подчинения, их меры соотношения, —и оспаривания и этих пределов, и этой меры.
Политические сообщества, существующие более трех поколений, то есть имеющих «политическую историю», имеют больше шансов на большее пространство свободы, если «помнят» о своих прошлых практиках свободы и уверены в «укорененности свободы» в их сообществе. Обратный случай тоже верен: уверенность в «чуждости свободы» оказывается социальной практикой, которая подрывает волю индивидов такого сообщества к свободе.
Элиты часто настаивают на неукорененности свободы в той или иной культуре — убеждении, распространяемом в системе, по ошибке названной системой просвещения. Впрочем, еще чаще они действуют с хитрецой, убеждая, что «свобода — наша религия» — и под шум этих заверений сужают очередным указом пространство свободы быть, говорить и действовать.
Подрывать консервативную веру в исконность несвободы в настоящем, вселять убеждение в изначальной свободе человека тут и теперь можно и нужно как с помощью примеров свободных поступков сейчас, так и в поле истории.
В силу этого разумно принимать прагматичную веру в свободу и необходимость помнить об истории свободы в каждом политическом сообществе. Такая история нужна не мертвым из Vorwelt’а — мира предков, языком, институтами и знаниями которого мы, по большей, части пользуемся в качестве основы, с которой набрасываем свои собственные жизненные проекты. История свободы нужна живым и будущим.
Фото — инсталляция «Инициатива 50 штатов» в музее современного искусства USF (2018; фото Вилла Лича).