Марк Найдорф

Георгий Петрович Щедровицкий как-то бросил на лекции: «Чем больше мы различаем, тем больше мы знаем». Эта максима относится к классическому научному знанию, где требуется взгляд зоркий и внимательный, чтобы различать элементы структуры, тогда как термины теории позволяют закреплять эти различия. И чем различия тоньше, тем точнее должны быть определения.

Неважно, например, что в разных теориях есть разные определения того, что такое «миф». Важно, что достоинство каждого из определений зависит от четкости, которая не даст спутать миф с другими похожими явлениями.

Но всё меняется, когда слова, отточенные в специальной смысловой среде, «вываливаются» в повседневный обиход.

В народном словоупотреблении «миф» — это что-то вроде ошибки сознания. Трудно сказать, почему современному массовому человеку это слово показалось удачной заменой целого ряда других, из которых стоит упомянуть хотя бы «предрассудки» и «заблуждения». В этом «народном» значении оно встречается как метка того, что следует опровергнуть. Бывает, что «мифы» опровергают целым пакетом по форме: «пять мифов… о» похудении, наращивании ресниц, билингвизме…, есть, оказывается, даже «5 популярных мифов об оружии в кино» (хотите больше — смотрите Google).

Если представлять себе классическую науку в образе стерильной лаборатории, где подвергают всестороннему анализу образцы вещей, идей и процессов на предмет различения в них случайного и закономерного, то в новейшее время считается верным, чтобы все науки частью «вышли» бы на улицу, где их готовы принять в их академических одеждах, но в новых функциях.

Точные науки оборачиваются к улице, например, в образе «известного физика-теоретика, футуролога и автора бестселлеров» или в образах популярных ученых-алармистов, умеющих научно писать о «ядерной зиме» или «антропогенном глобальном потеплении».

Но более доступным выход к публике оказался для гуманитарных наук.

На этом новом месте публичные психология, социология, культурология, политология и даже история начинают преследовать новые для себя цели: от них требуется снабжать правительства, партии, массовые движения и досуг граждан концепциями, главный критерий которых — убедительность в данный момент. Стилистический признак публичной науки — однозначность суждений, совмещенная с вольным применением «лабораторной» лексики.

Вот один из случаев современной терминологической терпимости: «Демократия стала словом, которое может означать что угодно. Даже Северная Корея называет себя народно-демократической республикой, — пишет Боб Блэк в «Разоблаченной демократии». — Для защитников капитализма демократия неотделима от капитализма. Для поборников социализма демократия неотделима от социализма. Говорят даже, что демократия неотделима от анархизма. /…/ Существуют разновидности демократии на любой вкус: конституционная демократия, либеральная демократия, социал-демократия, христианская демократия, даже индустриальная демократия».

Многие заметили «выход на улицу» на разных языках некогда медицинского понятия «кризис» (включая его производные: кризисный, антикризисный, кризис-менеджер и т.п.). Например, «из пресс-релизов и выступлений, опубликованных Европейской комиссией с 1985 года, видно, что «кризис» внезапно вошел в публичный словарь в 2008 году и быстро стал центральным ключевым словом публичного дискурса, в том числе институтов ЕС».

Но о «кризисе» — культуры, философии, науки и т.д. — начали писать уже век назад и употребляли это слово в «уличном», т.е. самоочевидном смысле. Например, Эрнст Трёльч в «Кризисе исторической науки в наши дни» (1922) не счел нужным определить заглавный термин концептуально. Так же и Рене Генон в «Кризисе современного мира» (1927) не стал возиться с определением: чувство кризиса — как ситуации мучительной, но неустранимой, которую можно лишь пережить — разделялось многими в тогдашней Европе. Но слово «кризис» не стало научным термином как слово «миф».  

Ученый, лицом обращенный к «улице», не вполне тот же самый ученый. Чем ближе он к публике, тем более он публицистичен, более метафоричен и, увы, тем менее чувствителен к «лабораторным» различиям.


В оформлении использован элемент иллюстрации Берни Райтона к «Франкенштейну» Мэри Шелли (1983; источник: getty).