В психоанализе существует направление мысли, аналогичное выводам, к которым подводит Либерман. Современный психоаналитический мыслитель Тод МакГован сетует, что свойственное человеку влечение к смерти недооценено и по праву должно рассматриваться как базовый принцип в осмысление индивида и общества. Если традиционное психоаналитическое мышление предполагало, что человек движим стремлением к удовольствию, то в зрелом психоанализе на первый план выходит его стремление к смерти. Это стремление МакГован понимает не как агрессию и разрушение, а как умирание при жизни, составляющее жизнь. Такое умирание происходит посредством приношения себя в жертву другому.
Психоанализ иногда мыслит субъективность как ту, что конституирована травмой утраты другого, что схоже с заключениями Либермана о первичности социальности. Психологически социальность для нас на первом месте по отношению к осознанию себя как отдельной индивидуальности. В схеме, где на первом месте социальность, чувство себя — это вторичное чувство оторванности от другого, мое Я конституировано его утратой и поэтому болит. Интегрирование в социум не вторично по отношению к формированию индивидуальности, а всегда ей предшествует. С этой точки зрения, в любой социальной интеграции воплощено приношение себя в жертву другому, в которой человеческая субъективность совпадает со своей сутью, то есть реализует свое стремление к смерти. Этические парадигмы схватывают это стремление как основное, например, одно из ключевых качеств, в котором мы угадываем человечность — это самоотверженность, по-английски ‘selflessness’, по-немецки ‘Selbstlosigkeit’, по-украински ‘самовiдданiсть’, каждое из этих слов подчеркивает разные оттенки принесения себя в жертву — человечность означает отвержение, потерю, и отдачу себя.
Я — это желание своего отсутствия. Вероятно вы замечали, что чем дольше в своих мыслях вы остаетесь наедине с собой, тем больше вам хочется исчезнуть. Поздравляю, у вас влечение к смерти. Оно неизлечимо, но не обязательно ведёт к немедленной смерти.
Как ни странно, с таким акцентом психоанализа на влечении к смерти совпадает один из самых популярных советов поп-психологии — для того, чтобы быть счастливым нужно заботиться о других. Но это оптимистичная и поэтому хорошо продаваемая обертка для другого менее оптимистичного месседжа, что нам невыносимо не жертвовать собой ради других. Беззаветного счастья это не принесет, но на время отвлечет от мыслей о своей бессмысленности и ослабит желание покончить с собой. Зато так получится искреннее, чем если следовать совету поп-психологии, который сам себе противоречит. Следуя ему мы не можем заботиться о других, ведь тогда мы будем это делать ради собственного счастья, что нивелирует смысл заботы.
Не только субъективность болезненна, но и социальность, ведь любовь к другому, как мы помним, болит. Влечение к смерти проявляется как компульсивное повторение — навязчивое воспроизведение травматичного опыта. Поначалу считая, что человек руководим программой стремления к удовольствию, Фрейд не понимал, зачем человеку нужна склонность к компульсивному повторению, ведь она противоречит стремлению к удовольствию. Он до конца жизни так и не смог полностью выйти из режима мышления, где человек руководим погоней за удовольствием, но мы можем ему в этом помочь.
Так как социальность болит, если бы у человека не было склонности повторять травмирующий его опыт, он бы не смог продолжать участвовать с социальности.
Компульсивное повторение может объяснить феномен, с которым борется поп-психология, когда мы из раза в раз попадаем в ловушку аналогичным образом травмирующих отношений или не выходим из отношений, которые нас травмируют. С точки зрения поп-психологии, психологически излеченная личность прекратит себя так вести и будет вступать только в нетравматичные отношения. С точки зрения же психоанализа, для которого ключевым является стремлении к смерти, на таком компульсивном повторении, то есть самоубийстве в социальность и держится социум.
Общество существует, потому снова и снова по-идиотски вступаем с ним в травматичные отношения, потому что мы не выучили урок, что эти отношения нас ранят. Если бы не наша доверчивость и наивность, в которой иногда обвиняют жертв абьюзивных отношений, нас бы не существовало. Мы бы не не вступали в отношения, не рожали детей, не заводили друзей, не организовывали бы общественные движения, не старались бы приобрести социальную значимость, ведь представление о том, что это все может быть безболезненным процессов — иллюзия, которая тем не менее многим помогает участвовать в этих процессах (но при этом считать, что у них что-то пошло не так).
Может возникнуть возражение, что у нас нет потребности кому-то приносить себя в жертву, иначе зачем мы тогда так отчаянно стремимся освободиться от угнетения и стирания индивидуальности. Здесь не обязательно существует противоречие. Одна из эволюционных гипотез возникновения индивидуального сознания предполагает, что оно закрепилось в процессе эволюции для более эффективной формы социальной кооперации. Если рассматривать индивидуальность с этой точки зрения, ее можно считать более эффективной формой социальности. Лишая нас идентичности, нашего я, нас лишают возможности быть частью этой формы социальности, если у нас нет Я — нам нечем жертвовать, мы (о ужас!) не можем реализовать наше стремление к смерти. Когда нам приказывают или вынуждают что-то делать, сводя нас тем самым к объекту, как в случае с абьюзивными отношениями, это не тоже самое, если бы мы добровольно приносили себя в жертву. Разница, как если бы мы что-то дарили другому, или если у бы у нас это же что-то отбирали. Первое — добровольная жертва, второе — уничтожение того, кто мог бы принести себя жертву.
В оформлении использована графика Павла Квятковского (saatchi.com).