Отрывок из книги: Сопротивление истории. От коммунистической утопии к постсоветским ретротопиям
Когда летом 1989 года многие находились под впечатлением от Съезда народных депутатов СССР — беспрецедентного в тех условиях политического события, которое впервые в прямом телеэфире пошло не по заранее спланированному сценарию, казалось, что началась новая эпоха. В эйфории раскрепощения, ожидания перемен и открытия новых перспектив некоторым диссонансом прозвучало интервью Мераба Мамардашвили, в котором он сказал, что система, породившая сталинизм, не может исчезнуть, потому что она существует не в действительности, а в головах — в особом мысленном состоянии, порождающем такие ловушки, в которых действительность как бы «испаряется» или замещается искусственным языком и которые уничтожают «любые возможные семена и почву для кристаллизации социального развития, поиска вариантов, альтернатив, новых форм бытия».[цит.].
Экономические реформы и другие постсоветские преобразования изменили видимую действительность до неузнаваемости, но осколки сталинской утопии вновь стали проявлять признаки жизни, реанимируя прежние стереотипы, придавая силу пропагандистским клише, порождая новые ментальные и социальные ловушки. Современное состояние мышления может быть по-прежнему охарактеризовано словами Мераба Мамардашвили, которые он произнес более тридцати лет назад:
«…никто не осмеливается назвать вещи своими именами,
ибо его тут же душат требованиями доверия, любви,
единения в каком-то аморфном чувстве,
любую попытку противостоять этому
воспринимают как оскорбление святынь
и моральных чувств советского человека».
[цит.].
Непростительной ошибкой было бы представить те ментальные ловушки, в которые попадало советское и российское общество, как результат случайного стечения обстоятельств или исключительно как продукт злой воли неких сил. Система мышления, которая создавала и продолжает создавать такие ловушки, возникает не случайно и не в один момент. И поэтому она не может рассеяться сама собой подобно миражу, когда горизонты наших ожиданий и надежд наполняются новыми перспективами. Для освобождения от нее требуются специальные усилия.
Прежде всего следует иметь в виду, что эта система мышления — продукт длительных преобразований, связанных со спецификой российской модернизации и тем путем, которым Россия продвигалась к новым и новым состояниям модерности. Коммунистическая утопия как продукт и основание сталинизма возникла в период, когда советское общество форсированными темпами входило в стадию индустриализации и урбанизации. Сегодня, когда российская модерность сталкивается с новыми вызовами в условиях современного этапа глобальной трансформации, она также воспроизводит свои устойчивые черты, хотя и в измененном виде.
Траектория постсоветского развития сложно укладывается в теории транзита, которые предполагают последовательность перехода к полноценной демократии. Она в большей степени определяется не стадиями транзита, а сменой завершающих фаз распада советского утопического проекта. Проблематика транзита вытеснялась из российского официального дискурса с начала XXI столетия. На смену ей пришли темы национального величия и обращение к «глубинным истокам» российской культуры, предопределяющим мифологию ее «особого пути», альтернативного историческому развитию Запада. Весьма противоречивое идейное оформление современного российского политического режима в значительной степени объясняется гибридом консервативного обоснования государственного капитализма с сохраняющими привлекательность элементами сталинской утопии и новыми постсоветскими ретротопиями.
Описание системы мышления, присущей российской модерности, основывается в книге на анализе одной из наиболее важных развилок в образе мысли, характерном для модерных обществ. Это развилка между историей и утопией. Историзм и утопизм — в некотором смысле конкурирующие принципы мышления. Современная Европа обретала самосознание преимущественно в историческом, а не утопическом мышлении. Но утопизм — такой же продукт модерности, как и историзм. Начиная с Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы, Френсиса Бэкона, европейский образ мысли генерирует утопии относительно регулярно, порождая и критический вектор мысли — антиутопический. Однако все европейские утопии, включая марксистскую, были своеобразными мыслительными экспериментами. Разница между утопическим мышлением и практическим осуществлением утопии огромна. Попыток перекодировать общество в соответствии с утопическим идеалом было немного. А пример удержания на протяжении нескольких десятилетий иллюзии воплощенной утопии — лишь один, коммунистический. Появившись в условиях российского типа модерности, советский утопический проект обрел универсалистские черты, позволившие придать ему глобальное значение.
Почему, продвигаясь к модерности, Россия противопоставляет себя историческому миру и оказывается во власти утопического мышления? Какие особенности исторического самосознания предопределили столь специфическую и устойчивую трансформацию образа мысли? Эти вопросы важны не только для анализа прошлого, они имеют вполне прагматичный интерес.
Если иллюзию воплощения утопии невозможно поддерживать относительно долго, то распад утопического мышления и возвращение в историю затягивается на несколько поколений, охватывая и ментальные состояния, характерные для современной России. Триумф и разложение коммунистической утопии определяются ее жизненным циклом. Поэтому особый интерес представляет не только исследование мыслительных состояний, в которых оказывается возможна коммунистическая утопия, но также анализ ее жизненного цикла и тех ментальных продуктов, которые возникают на разных этапах ее распада. В этом процессе перехода от одной фазы цикла к другой происходят возвратные движения, реанимация каких-то элементов, связанных с предыдущими фазами, но вряд ли возможно полноценное возвращение к прежним состояниям.
Внимательный читатель, вероятно, заметит двусмысленность, заложенную в названии книги. «Сопротивление истории» может читаться как сопротивление, которое идее и духу истории оказывает определенная социальная среда, в которой формируется относительно устойчивая система мышления. Здесь уместна аналогия с электрическим сопротивлением, которое определяется свойствами материала проводить электрический ток. Как известно, есть вещества, которые его не проводят. Они могут использоваться в качестве изоляции, защищающей, например, тех, кто прикасается к проводу под напряжением. Так же и в современных обществах: есть проводники истории, а есть такие среды, которые по каким-то причинам либо не транслируют ее импульсы, либо оказываются изолированными от ее течения. Замещение действительности репрезентацией воплощенной утопии требует вытеснения истории и историзма, поскольку утопический идеал внеисторичен.
Но возможно и другое прочтение названия — сопротивление как действие самой истории. В этом втором смысле слово «история», возможно, следовало бы писать с большой буквы, придавая ему характеристики субъектности. В некоторых ментальных состояниях история такую субъектность действительно обретает: она предупреждает, учит, наказывает, судит. И сопротивляется тем, кто пытается подчинить ее ход своей воле, остановить ее, развернуть вспять или, наоборот, ускорить, окончательно загнав «клячу истории», как в «Левом марше» у Владимира Маяковского.
Вопрос о предпочтении одного из двух прочтений названия книги мне бы хотелось оставить на усмотрение читателя. И тот и другой вариант может быть уместен, поскольку речь в книге идет о тех предпосылках российской исторической культуры, которые, будучи связанными с особенностями российской модерности, порождают способность советского и постсоветского пространства понимать и воспроизводить себя не только в истории, но и вне ее, как бы выпадая из нее, противопоставляя себя ей.
Над причинами такого сопротивления истории (в первом, во втором или в обоих смыслах) и характером ментальных ловушек, в которых мышление об обществе утрачивает историческую конкретику и чувство исторической перспективы, я и предлагаю задуматься читателям книги.
Этот текст — отрывок и новой книги Дмитрия Горина «Сопротивление истории: от коммунистической утопии к постсоветским ретротопиям». Полный текст книги доступен по этой ссылке.
Картина «Битва за урожай» Антона Чумака (2019; источник).