Дмитрий Горин

В процессах модернизации и демодернизации не следует недооценивать особенности системы мышления. Тем более, если эти особенности проявляют устойчивость. Идейные тенденции, доминирующие в России, при всем их многообразии, характеризуются явным или неявным противопоставлением «западного рационализма» и иррационально понимаемой «глубинной самобытности». К примеру, две противостоящие друг другу идеологии, в наибольшей степени повлиявшие на историческую судьбу России, имеют весьма характерные общие черты. Речь идет о консерватизме и большевизме. Первый определял политику самодержавия в последние десятилетия существования Российской империи, второй стал основой советской идеократии. Присущие им ментальные клише оказываются весьма устойчивыми и в современных политических дискурсах.

Оформление традиционалистских тенденций в консервативную идеологию и трансформация марксистского учения в большевизм были ответом на вызовы модернизации, с которыми Россия сталкивалась на протяжении XIX и в начале XX веков. С одной стороны, консервативная идея «особого пути» внедрялась не только в целях преодоления дискурса «отсталости» в описании российских особенностей, но прежде всего, для обоснования возможности избежать революционные изменения, аналогичные европейским. С другой стороны, самые радикальные представители революционного движения также рассчитывали на народную самобытность, в которой виделись стремления к нелиберально понимаемым идеалам свободы, равенства и общинности. Революционный террор, появившийся в России за несколько десятилетий до 1917 года, был связан с характерным историческим нетерпением: необходимо было успеть спровоцировать революцию до того, как промышленное развитие и либеральная демократия уничтожат глубинные предпосылки «народного социализма». В обоих случаях речь идет об апелляции к «глубинной народности», рационализация которой представляется весьма неопределенной, если вообще возможной.

Консервативное погружение вглубь «народного духа» высвобождает догосударственные формы жизни – экспрессивные, синкретичные и замкнутые. В периоды социальных потрясений апелляция к «глубинному народу» требовала продвижения глубже и глубже – в самые темные пласты культуры, питавшие реакционную политику. В подобных глубинах иррационального черпали свое вдохновение и большевики. Если у Карла Маркса коммунизм должен был вырасти из развития производительных сил и классового сознания пролетариата, то у большевиков коммунизм соединялся с эсхатологическими грезами о возможности построения постапокалиптического мира на пепелище старой России. Свою притягательность консервативные и большевистские дискурсы достигали за счет создания идеократических утопий, отсылавших к воображаемой реальности – потусторонней, как у консерваторов, или постисторической, как у большевиков.

Вопрос о религии является, пожалуй, главным в размежевании между консерваторами и большевиками. Первые утверждали религиозные основы жизни, вторые возвели воинствующий атеизм в ранг государственной политики. Но и в этом вопросе важнее различий оказалось совпадение позиций. И те, и другие отрицали свободу совести, отказывая человеку в праве на личный выбор. В обоих случаях вопрос религиозного самоопределения решался в духе идеократического понимания государства. Противоположные, на первый взгляд, позиции проявили весьма схожий нигилизм, выраженный в отрицании «падшего мира».

В своем противостоянии консерватизм и большевизм исключали не друг друга, а нечто третье – те идейные тенденции, которые стремились внести в российскую политику личностное начало и демократические свободы, рационализм и умеренность. Но именно они не могли обрести устойчивости. Форсированная индустриализация 1930-х годов была основана на иррациональной мобилизации масс, что позволило провести экономическую модернизацию без модернизации сферы взаимодействия власти и общества. Задачи политической модернизации так и не были решены. В результате не появились силы, которые были бы способны предотвратить демодернизацию в постсоветской России. Очевидно, что новая волна модернизации будет связана с решением нерешенных ранее задач.