Когда в мире стало шумно, я замолчал.
Шумно стало во многих отношениях. Прежде всего — в прямом смысле, в смысле звукового фона. Громкие лозунги, за которыми стоит лишь мнение, возведенное в догму, или усвоенная догма, принимаемая за собственное мнение. В обоих случаях ― желание не говорить даже, а кричать, не слушая. Лозунги, чья генеалогия и чьи последствия не осознаются и не являются предметом интереса, чистое настоящее, точка без перспективы, самоутверждение как эрзац самовыражения. Идентичность шумна невыносимо.
Шумным стал город. Обнищание, запустение, примитивизация экономики не сделали жизнь более идиллической, даже в порядке злой пародии. У кого есть лишние деньги, но не так много, чтобы купить квартиру в Лондоне или особняк на Лазурном берегу, передаёт их авансом местному застройщику, и тот пилит дерево и возводит тридцатиэтажку во дворе вашей хрущёвки. В альтернативном сценарии счастливый обладатель скромного капитала приобретает джип. Шум, пыль и вонь захватывают вашу жизнь сильнее прежнего.
Шумной стала природа. Когда летом идёт дождь, он не становится приятным фоном для работы под чашку чая. Он захватывает всё ваше внимание, обволакивает, приковывает к себе, и вы вспоминаете в этот потоп обо всех ваших грехах и обо всех грехах человечества. Вы, может, и сделаете выводы, а вот человечество ― нет. Во всяком случае, не те, кто захватит ковчег. Когда же дождь не идёт, то жара такая, что звенит в ушах. Природа перешла в непривычное нам качество и стала стихией, которая не умеет быть тихой.
…А есть ещё места, где шум, нарастая, принимает форму взрывов, сирен, хлопков. Есть люди, для которых они становятся основной его формой.
Существуют и другие виды шума. Информационный шум не позволяет увидеть даже краткосрочные тенденции за недостатком оперативной памяти: всё съела новостная лента. Стоит ли удивляться, что политикам прощаются оруэлловских масштабов перемены лагерей и взглядов в пределах каждых двух-трёх лет ― безо всяких объяснений и покаяний?
Когда-то движение Occupy Wall Street использовало тактику “живого микрофона”: в отсутствие звукоусилительной аппаратуры митингующие повторяли за оратором, чтобы его могли услышать другие. Современные нам соцсети доводят эту тактику до абсурда, синхронно ретранслируя тысячи месседжей, преломляя их в тысячах репостов тысяч аватаров и теряя отдельный смысл каждого сообщения. Вместо обещанной полифонии мы получили какофонию, от которой хочется бежать куда-нибудь в родительскую библиотеку.
Зато за доступными всё в тех же соцсетях данными бросились на охоту исследователи и журналисты, игнорируя базовый факт: без направляющей роли теоретического вопрошания и тщательно продуманной выборки, без администрирования, выстраданного в борьбе политических интересов, большие данные суть шум, и не более того. С ростом объема данных сигнал не стал более слышим, потому что шум вырос многократно.
Замолчав, когда в мире стало шумно, я надеялся переждать: авось поутихнет. Но шли годы, а тише не становилось, и всё яснее была альтернатива: молчать до конца или говорить, рискуя утонуть в шуме, потеряться, донести вовсе не то, что сказано и задумано. Ясность эта подталкивает к тому, чтобы говорить, но говорить тихо, не пытаясь перекричать кого-то.
Если голос потеряется в шуме, утонет ― так тому и быть. Но речь не будет напрасной, если кто-то столь же уставший от шума сумеет различить её в неразборчивом гуле.