Сегодня всё публичное пространство размечено «скандалами» — они в парламенте, в университете, в музее, на концерте, в онлайн-магазине. Борьба за представленность в публичном пространстве — это во многом борьба за производство и интерпретацию «скандалов». Маскировка активного преобразования реальности под её описание делает «скандал» орудием семантического взлома, то есть этически и эмоционально нагруженной категорией, призванной менять мир в интересах пользующихся ею, но при этом выдаваемой за категорию констатирующую, описательную. С описательной функцией категории «скандал» мы сталкиваемся разве что по отношению к внешним сообществам, на которые пропонент не имеет влияния и к которым не принадлежит его целевая аудитория, то есть по преимуществу в хронике зарубежных событий. А вот будучи адресованным к собственному национальному, региональному, локальному или, например, профессиональному сообществу, понятие «скандал» — поднятие «скандала» — призвано укрепить или даже вызвать к жизни некоторую желательную для пропонента норму, указав на недопустимость определённых действий или высказываний в публичном поле.
Инициатор и жертва «скандала» состоят в сложных диалектических отношениях и признаются либо не признаются таковыми в зависимости от перспективы и выбранной стороны. Поэтому речь об «объекте» и «субъекте» скандала будет двусмысленной, если при этом перспектива и выбранная сторона не уточняются. В связи с этим я далее буду говорить о «скандалящей стороне» и «оскандаливаемой стороне». С точки зрения скандалящей стороны, субъектом «скандала» является именно оскандаливаемая сторона. Этой стороной всегда является публично значимое лицо: лицо, исполняющее публичные функции (от президента до учителя, но иногда и целая государственная институция), либо частное лицо в своей публичной роли (от всемирной кинознаменитости до местечкового блогера). Как частная жизнь публичного лица, так и публичная жизнь частного лица могут быть оскандалены. Шум, поднимаемый вокруг поступка или высказывания скандалящей стороной, подаётся ею как ре-акция на будто бы вызывающий акт. С этой точки зрения, оскандаливаемая сторона осознанно пошла на вопиющее нарушение нормы, на которое невозможно не отреагировать, — и вот скандалящая сторона претендует на защиту всего сообщества, посягательством на которое ей представляется таковое нарушение. Для оскандаливаемой стороны — по крайней мере, пока она не примет точку зрения скандалящей стороны, например, повинившись и извинившись, — субъектом и источником «скандала» является уже скандалящая сторона, поскольку оскандаливаемая сторона считает, что никого ни к чему не вызывала и не нарушала признаваемых ею самою норм. У скандалящей стороны часто можно встретить утверждение, что оскандаливаемая сторона намеренно пошла на «скандал» для повышения своей публичной узнаваемости, тогда как оскандаливаемая сторона нередко настаивает на том, что сам факт поднятого «скандала» подтверждает легитимность её акта либо правоту её высказывания и, более того, что именно он делает акт или высказывание значимым публичным жестом. Таким образом, «скандал» часто оказывается радикальным повышением ставок в борьбе за позиции в публичном поле, причём на кону стоят не только позиции сторон, но и границы допустимого, от места пролегания которых зависит центральность либо маргинальность этих позиций.
Именно публичная значимость поступка или высказывания, вызвавшего скандал, является центральной в генезисе понятия. σκανδαλον в Септуагинте и Новом Завете означает, как правило, введение в грех другого человека, камень преткновения, для слепых чреватый падением. «Скандальный» поступок «скандален» именно потому, что подаёт пример для другого. В этом своём христианском значении понятие семантически близко слову «соблазн». В подробностях рассматривая особенности поступков, относящихся к категории scandalum, Аквинат различает скандал активный и пассивный. Активный скандал провоцирует чужой грех, пассивный же скандал — это сам спровоцированный грех. Вина со стороны вызвавшего грех присутствует, если он имел соответствующее намерение или же, не имея такового, подал другому дурной пример. Но бывает и так, что определённые действия провоцируют другого на грех, совершенно не будучи греховными: благочестивые поступки могут вызвать зависть, а провозглашение религиозной истины может подтолкнуть неверующего к кощунству.
Устойчивость медийного шума вокруг современных «скандалов» во многом связана с тем, что нам подобная метапозиция теолога больше недоступна. Был поступок благочестивым или честолюбивым? Провозглашалась ли истина или была оболгана целая группа с её чаяниями, традициями и травмами? Кто виновен — тот, кто «провоцирует», нарушая чьи-то нормы и ожидания, или тот, кто «спровоцирован», не будучи готов принять относительность собственных норм и ожиданий? Если теолог мог спокойно констатировать наличие активного скандала и далее рассуждать лишь о степени его греховности, то секулярный взгляд не предполагает этой однозначности — наличие вины и даже самого намерения подать дурной пример, «ввести в соблазн» зависят от точки зрения. Для скандалящей стороны активный «скандал» исходит от оскандаливаемой стороны; для оскандаливаемой же стороны дело часто обстоит наоборот — дурной пример для публики подаёт скандалящая сторона.
Инициативность скандалящей стороны вызвана её стремлением задать перспективу, то есть сделать её собственную интерпретацию события наиболее — или даже единственно — видимой и тем самым попытаться компенсировать принципиальную утрату метапозиции, с которой можно легитимно судить. Поэтому для неё так важно вовремя поднять шум, то есть сконструировать событие, причём именно как «скандальное», в медиа. В расколдованном мире медийный шум приобретает особую гипнотическую внушительность. Он обволакивает восприятие и тем самым скрывает свою опосредующую природу. Если все пишут о «скандале», «скандал» есть. Кто о «скандале» пишет первым или больше, тот имеет преимущество в трактовке ситуации и может распределять ответственность. Опережающие действия скандалящей стороны и перформативная природа «скандала» особенно очевидны во всё чаще встречающихся формулировках, отсылающих к будущему: «намечается скандал», «назревает скандал». Аудиторию необходимо подготовить к тому, что нежелательное для скандалящей стороны событие будет чем-то из ряда вон выходящим. При этом проактивность скандалящей стороны зачастую связана с её неуверенностью в собственной картине мира, с подспудным пониманием оспариваемости и всегда-уже-оспоренности разделяемых или производимых ею норм, которые на сегодняшний день практически никогда не разделяются всем сообществом, а нередко не разделяются даже и его большинством.
Итак, действия или высказывания оскандаливаемой стороны важны лишь постольку, поскольку они публично значимы, то есть могут прямо или косвенно влиять на представления и действия других людей. «Скандальны» же они постольку, поскольку ставят под вопрос общественную норму, существующую в перспективе скандалящей стороны. Задача скандалящей стороны состоит в том, чтобы воспрепятствовать нежелательному влиянию и утвердить свою власть производить признаваемые нормы. При этом она может ссылаться на воображаемое сообщество, опрокидывать его истоки в глубокое прошлое, прибегать к прочим легитимирующим трюкам.
Данная интерпретация понятия «скандал» не должна восприниматься как часть релятивистской картины мира, в которой нормы, разделяемые разными группами, невозможно сравнить с точки зрения трансцендирующих эти нормы критериев. Поиск источников совместимости разошедшихся перспектив путём взаимного признания притязаний на смысл, истину, правдивость и моральную правильность может быть рычагом, позволяющим опустить мост взаимопонимания на пути к общежитию. Однако взаимодействие перспектив при «скандале» происходит противоположным образом — для него характерен принципиальный отказ от взаимного признания этих притязаний, утверждение несовместимости перспектив путём подчинения перспективы контрагента как даже не низшей или неполноценной, а извращённой и подрывной. В этом смысле интерпретация ситуации как «скандала» и дальнейшее взаимодействие в соответствии с требованиями «скандала» противны и противоположны коммуникативной рациональности.
Оформление — картина “Флот прибыл!” Пола Кадмуса (1934; источник).