Антон Тарасюк

Любая борьба может быть понята как борьба за язык. Отдавая дань идеалистической традиции, Пьер Бурдье назвал язык «структурирующей структурой». Язык формирует категории, с помощью которых мы не просто описываем, а конструируем, упорядочиваем реальность. Назвав что-то, мы открываем к нему доступ. При этом у языковых категорий нет автора, одного субъекта (метафизического, трансцендентального или классового), который бы их производил. Их много. У них разные интересы. Они борются и торгуются. Сталкиваются и сами категории. Если из философии ХХ века можно извлечь урок, вот он: борьба за господство над реальностью неразрывно связана с борьбой за господство над языком.

В борьбе за язык решается, как мы оценим явление. Язык не только провозглашает нечто существующим. «Структурирующая структура» открывает явление под определенным углом. Здесь не работает Юмово деление на нейтральные суждения о фактах и нормативные суждения о ценностях. Языковые категории сразу морально нагружены. Борьба ведется в том числе за то, «в какую сторону» их нагрузить. Здесь начинается область политики и социального активизма.

Пример #1: «Экспроприация экспроприаторов». И Маркс, и последователи вели утомительные рассуждения о диалектике, базисе, надстройке, антропологии и критической теории. Если не увлекаться деталями и держать в фокусе политическую практику марксизма, весь декор подводит к одному действию: бери молоток, бей фабриканта, забирай его вещи. В «Капитале» это называется «экспроприация экспроприаторов». Латинизм заменяет морально нагруженное описание наукообразным нейтральным термином. Поштудируйте марксизм два года и моральные издержки революционной деятельности уменьшаться. Проверено несколькими поколениями революционеров.

Пример #2: «Лутинг». В США начались беспорядки — в наш язык вошло слово «лутинг». Вот, например, статья «Медузы» на эту тему. Лутингом называют грабежи, мародерство и воровство, когда, подобно «экспроприации экспроприаторов», хотят сказать, что «ничего такого» тут нет. Происходит сдвиг в восприятии. Уже не разъяренная толпа громит принадлежащий бизнесмену бар, выносит утварь и взламывает сейф, а «происходит процесс лутинга».

Почему нет замкнутого в себе языка. То, что возможны противоборствующие категориальные аппараты, говорит о том, что есть нечто общее, по поводу чего мы согласны, на фоне чего и возможен конфликт. Этот аргумент предложил Дональд Дэвидсон, опровергая возможность существования несовместимых концептуальных схем. Люди успешно коммуницируют с теми, чьих языков не знают. Это подтверждает существование общего, пусть неосознанного, предпонимания мира. Носители замкнутой, защищенной от проникновения извне концептуальной схемы, просто не действовали бы как разумные существа.

«Сбои в симуляции». Из-за того, что языки не герметичны, случаются моменты «мерцания»: лутинги-экспроприации называют, как они того заслуживают, приоткрывая фон. Так, Ленин предложил избавиться от латинизмов и перевести «экспроприацию экспроприаторов» как «грабь награбленное». Почему нет? Шел 1918 год, маскировка не нужна. Впрочем, «грабь награбленное» еще слишком зависит от марксистского понимания собственности как кражи. Точнее так: «Грабь!»

Концептуальная инженерия и брокерство. Если философ берет участие в боях за язык именно как философ, возможны две роли: концептуальный инженер и брокер. Первый, по словам Дэвида Чалмерса, использует знания и принципы для «проектирования, построения и анализа концептов». Второй занят посредничеством между одной концептуальной схемой и другой — чем-то вроде латуровско-каллоновского «перевода». Хотя философию часто сводят к концептуальной инженерии или брокерству, она не является ни тем, ни другим. Скорее, это ее возможные практические приложения.


Фото: ночной протест в Нью-Йорке (источник: wsj.com).